В конце декабря 2020 Фонд «Эрмитаж XXI век» представил новое издание — рабочую тетрадь для арт-терапии «Эмоции». О том, кому адресовано это издание, как им можно пользоваться, на какие принципы оно опирается и что в нем могли бы «подсмотреть» другие музеи, мы поговорили с одним из авторов рабочей тетради, Маргаритой Изотовой.
Маргарита Хаджумаровна Изотова — клинический психолог, кандидат психологических наук, сотрудница Санкт-Петербургского государственного педиатрического медицинского университета.
— Тетрадь «Эмоции» — часть международного проекта «Музей 15/24», его направления, посвященного социальной инклюзии. Какие еще мероприятия, посвященные социальной инклюзии, проводились в рамках этого проекта?
М.И. Прежде всего, это обучение специалистов, которые могли бы работать в музейной практике. На занятиях в музее встречаются экскурсоводы и специалисты, работающие с молодыми людьми с ментальными особенностями. Они обсуждают, что музей может предложить, как можно организовать посещение и что делать потом, потому что для этой категории молодых людей очень важно после музея продолжить начатый разговор. Кроме того, речь шла о том, как подготовиться к походу в музей: показать фотографии, рассказать, как мы туда пойдем, какая предстоит дорога, что нас встретит в музее, что конкретно мы увидим. На эту тему было проведено большое количество занятий, не только в Санкт-Петербурге, но и в других городах России, где такие встречи со специалистами еще нужнее. Ведь в большинстве мест подопечных ПНИ и даже тех, кто живет дома, практически никуда не водят.
— Есть ли уже какие-то результаты у этой программы, что произошло с тех пор, как вы начали такие занятия?
Если бы ковид нам не помешал, то уже большое количество людей сходили бы не только в Эрмитаж, но и в другие музеи. В Петербурге у многих музеев уже есть готовые программы, но они большей частью адресованы детям до 14 лет. Таким образом мы очень расширили возрастную аудиторию. Молодые люди посещали музеи, проводили арт-занятия, работали с произведениями искусства.
— Как бы вы описали методики, которые предлагаете музеям в работе с людьми с ментальными нарушениями?
Мы рекомендуем отойти от традиционной экскурсии, ориентированной на знания, когда группе, пусть даже в самой доступной форме, рассказывают, что художник такой-то делает то-то и то-то. И которая в среднем продолжается 45-55 минут. Обычно экскурсоводы также задают вопросы. Например, «как вы считаете, что думает этот человек в такой позе?». Ребенок отвечает, но затем экскурсовод озвучивает правильный ответ. В таких ситуациях у детей мотивация несколько падает. После экскурсии некоторые говорят «здорово, мы там были, там так интересно». А что ты там запомнил? — Картины.
У нас был такой хрестоматийный случай — разбирали знаменитую картину «Опять двойка»: мальчик получил двойку, он огорчен, и его семья огорчена, и какая это трагедия, что такое произошло. Хорошо ли получать двойки, огорчать маму, собаку и так далее. И вот один ребенок в группе говорит: «Мальчик делает вид, что он огорчен, а сам думает, скорей бы мама закончила ругаться, пойду в компьютер играть. Или он думает, что мама всегда верит учителю, а учитель мне двойку поставила незаслуженно». Разве эти версии не имеют такого же права на существование, как и традиционная «дидактическая»?
На своих занятиях мы обучали такому исследовательскому подходу, который естественен для любого человека, ребенка или взрослого, с ментальными нарушениями или без них. Когда мы видим незнакомый предмет, нам не просто хочется спросить, что это, а хочется его потрогать, рассмотреть. Это детское качество — учиться на собственном опыте - в людях с ментальными нарушениями чаще сохраняется.
Мы пытались рассказать, что музей — это не что-то чуждое, куда мы приходим «в галстуке» и терпим, чтобы нам потом купили мороженое. Музей — место, где ты можешь что-то искать и находить для себя. Не важно, ты доктор наук или человек с ментальными нарушениями. Все равно эти находки вызовут какие-то личные эмоции, и они не могут быть правильными или неправильными.
Еще один случай в музее: шестнадцатилетний воспитанник с ментальными нарушениями легкой степени умственной отсталости, сказал, глядя на картину Рубенса: «А мне не нравится, у него рожа такая мерзкая!» И у экскурсовода, и у педагога это вызвало шок: «Это же Рубенс!» Позднее, узнав, что парню «попало», я стала расспрашивать, чем не понравился портрет, и выяснилось, что персонаж на картине похож на его третьего отчима. Тот был очень вежлив при посторонних, но дома этого мальчика и его сестру избивал. И тут парень видит то же выражение: «Вы видели его губки? Как он их поджимает?».
Можем ли мы говорить, что его видение картины, эта ассоциация — неправильные?
Принципы нашего проекта прежде всего в том, что каждый имеет право на собственное мнение. Это мнение может измениться, но его меняет сам человек — в диалоге, открывая новые подробности и детали. И необходимо для этого дать достаточно времени. Это принципы гуманистически ориентированного познания, а познание и обучение — не одно и то же.
— В каких ситуациях вы рекомендуете использовать рабочую тетрадь?
С тетрадью удобно работать, например, дома с родителями, или в учебном центре. А использовать ее можно для задач, связанных с эмоциональным интеллектом и когнитивной сферой. Например, когда мы хотим поднять самооценку учеников. Общаясь, мы показываем, что их мнение так же важно, как мнение педагога. Когда мы говорим об инклюзии, мы прежде всего имеем в виду диалог. Мы называем это «мы-центрированной» моделью отношений. Что нас сближает с людьми? Не интеллект, а прежде всего эмоциональная жизнь. С помощью тетради мы предлагаем исследовать эмоции, и делать это в общении. Коммуникация без эмоций — это очень сложно, и обычно такое общение бывает только на темы, в которых нейротипичные люди все равно как будто смотрят свысока, оказываются в какой-то более выигрышной позиции. Говоря об эмоциях, мы оказываемся на равных. Потому что нельзя сказать, я испытываю правильные эмоции или неправильные.
— Вы не сталкивались с тем, что и в эти занятия проникают те отношения, которые уже исторически сложились в группе?
Это наша большая проблема. Именно этому мы посвятили огромное количество времени, работая с педагогами. У каждого педагога есть набор знаний и мнение о художественном произведении, и, конечно, ему хочется, чтобы для кого-то это мнение стало решающим. Мы проводили занятия с тетрадью только для педагогов. И, когда потом мы их опрашивали, многие отмечали, что очень сложно смолчать, не настаивать на своем видении, не транслировать его. Если вы заметили, мы старались ставить не самые известные произведения искусств. Чтобы родители и педагоги не опирались на стереотипы. Хотя такая опасность, безусловно, все равно есть. Но это касается абсолютно всех форм обучения.
Стратегия визуального мышления, по принципам которой устроена рабочая тетрадь, легко воспринимается детьми и молодыми людьми с ментальными нарушениями. Она сложнее дается взрослым, педагогам. На первых занятиях мы никак не могли найти тот механизм, который даст ее прочувствовать. Мы провели для педагогов несколько занятий с тетрадью и спросили, что они получили. Многие говорили, что было приятно самостоятельно прийти к каким-то выводам. Я спрашивала: что это за чувство? Оно приятное? Насколько оно интенсивное от 1 до 10? Это ощущение оценивали в 8, 9, 10 баллов. И вот тут хотелось спросить: «Понимаете, чего вы лишаете людей дидактическим подходом?».
Поэтому мы ввели еще один принцип, гедонистический, то есть принцип удовольствия. Я надеюсь, что у нас получилось его показать, пусть хоть малейший шажок мы сделали.
— Нет ли здесь противоречия: спрашивать, какое настроение у персонажа на картине, давать человеку возможность интерпретировать сцену по-своему, но на соседней странице вести разговор о какой-то конкретной эмоции?
Нет, мы не нашли здесь противоречий. Рассматривать картину можно аналитически, переходя от деталей к общему, а можно синтетически: выхватить какое-то общее впечатление, а потом уже обратить внимание на детали, и потом вновь вернуться к настроению. Мы для тетради взяли и то, и другое, оба подхода, ведь у части людей преобладает один тип мышления, а у другой части — другой.
— А если в тетради, допустим, предполагается разговор о радости, а читатель видит в картине не радость, а насмешку?
Есть такой прекрасный механизм, он используется не только в психотерапии, психологии, но и во многих других областях. Он называется сократический диалог. Когда мы задаем наводящие вопросы, но человек находит ответы самостоятельно.
— Вероятно, это значит, что тетрадь больше предназначена для совместного рассматривания? Например, если ребенок сам начнет ее листать, скорее всего, он над многими вопросами не станет задумываться?
Конечно, если сам ребенок будет заполнять тетрадь, он заполнит ее моментально. Здесь подразумевается участие взрослого, того лоцмана, который его поведет: «Что еще ты видишь? Посмотри в этом углу,» — такая наполовину игровая роль: постоянно давать обратную связь, поддерживать в том, что человек сам заметил. Кто-то быстро «перескакивает» от темы к теме, мы вопросами можем «замедлить» его внимание, кому-то более медленному помогут наводящие вопросы, подсказки.
Но при этом в тетради нет ограничений по времени, к разговору, который в ней предлагается, можно возвращаться. Если кто-то забежал вперед, он может потом вернуться. Нам важно было прежде всего предложить общую схему такого разговора. Можно использовать другие картины. Нет какой-то ментальной «специализации» — для нейротипичных людей эта система работает точно так же. Например, в одну группу набрали людей с ментальными нарушениями и без. И это было здорово, потому что они примерно на равных действовали. Это была одна из самых удачных форм занятий.
— Наверное, тут многое зависит от того, насколько в группе или паре удалось создать доверительные отношения?
Отсутствие доверия в большей части зависит от взрослых. Я очень давно работаю в сфере инклюзии, и не только с музеями, у меня был опыт сотрудничества с анимационными и киностудиями, например. Есть такая студия «Жираф», где слабослышащие или неслышащие дети создают мультфильмы вместе со слышащими. Играют слабослышащие, дублируют их слышащие. Никаких проблем нет.
Также с видящими и незрячими. Если не вмешиваться, то они очень хорошо взаимодействуют. Ребенок спрашивает, а как это ты не видишь? А как ты сны видишь? И девочка начинает объяснять. «Я вижу, только не так, как ты». И представьте, что в этот момент вмешивается экскурсовод и говорит: «Ты что, так нельзя говорить, зачем ты ей напоминаешь, что она невидящая!».
И дети с ментальными нарушениями в основном играют в те же игры, что и другие дети. Кто-то из нас лучше знает математику, кто-то хуже, кто-то из нас отличник, кто-то нет. Разве это основание нам не общаться?
— По какому принципу вы отбирали работы для тетради?
Это было непросто, особенно, если учесть, что для каждого произведения из коллекции Эрмитажа нужно получить разрешение… Мы советовались с коллегами из Фонда «Эрмитаж», с искусствоведами, изучали историю картины. И нам нужно было, чтобы картины были не так известны, чтобы не было готовых ассоциаций, но мы старались отбирать те, где сюжет, настроение персонажей более-менее ясны.
В процессе несколько менялась и подборка картин, и сама тетрадь. Какие-то произведения нам казались сложными, а потом выяснялось, что вовсе нет. Первую версию мы апробировали среди групп в Региональном центре аутизма. И если мы видели, что что-то не работает, то меняли, и так происходило не один раз.
Мы изначально пытались найти кристально ясные вещи. Но кто-то из наших воспитанников сказал: «Да ну, что-то скучная картина». Потом второй как-то среагировал. И я в очередной раз поняла, что, пытаясь иди по простенькому варианту, мы принижаем тех, для кого работаем. Так у нас появились в подборке картины с огромным количеством персонажей — и они оказались интересны.
— Какую еще обратную связь вы получили после тестового использования тетрадей?
Из наблюдений педагогов: несколько человек стали применять наш способ разговора об эмоциях в конфликтных ситуациях: «Надо не так. Что ты увидел?» — «Я увидел, что у него такая морда сделалась». — «Что еще ты увидел?» — ... — «Так он не злился, и не специально...».
А еще коллеги замечали что у воспитанников легче пошло с математикой, стала лучше концентрация внимания.
— Как бы вы рекомендовали совмещать поход в музей и использование тетради? Важна ли тут какая-то последовательность?
Было бы замечательно иметь возможность чередовать одно с другим. Даже если работа идет в группе, это твоя тетрадь, твои эмоции. Сперва ты их воспринимаешь, как собственные, потом включаешься в общий разговор. А поход в музей дает возможность пережить некое взаимодействие. К сожалению, пока у нас нет возможности осуществлять занятия групп в экспозиции из-за пандемии. Не только из-за ограничений: представьте, что кто-то из детей, например, с аутизмом, оказывается в больнице, в незнакомой обстановке.
Когда мы готовили программы для детей с РАС (расстройствами аутистического спектра), мы сперва только родителей водили в Эрмитаж, показывали, что это безопасно. И только после этого мы заметили огромное количество «подводных камней», которые мешают этим семьям, разнообразных страхов: вдруг дети будут себя плохо вести, вдруг на нас не так будут смотреть, а вдруг ребенок испугается… Но теперь эти дети спрашивают, когда же мы снова пойдем в музей.
— Есть ли еще какие-то «рецепты» — что важно, чтобы такая тетрадь действительно оказалась рабочей, приносила пользу?
В арт-терапии с самого начала есть такой принцип — арт-терапевтические материалы должны быть хорошего качества. Я застала 90-е годы, когда у нас материалы хорошего качества достать было просто невозможно, я помню, как мы разбавляли гуашь кипяточком. Но сейчас я понимаю, что качество - это уважение к твоему продукту. И для тетради это тоже важный фактор. Это отмечают все, кому она попала в руки — ее приятно держать в руках, на ней приятно рисовать, там подобрана специальная бумага. Мы посмотрим, как она работает, сделаем исследование - может быть, нужно будет что-то добавить, видоизменить...
— Проект «Музей 15/24» заканчивается — что будет дальше?
Сам проект заканчивается, но внутри него уже выстраивались цели, предполагающие дальнейшую работу. За время его реализации было налажено взаимодействие между музеем и учреждениями, которые готовы продолжать сотрудничество, их сотрудники обучены. И мы все открыты для взаимодействия. Это касается не только Петербурга — учреждения в Хабаровске собираются заключать договора с музеем. Пока у них такого опыта не было.
А еще мы обнаружили, что в музеях тоже появляются новые программы. Мы привыкли, что для людей с ментальными особенностями что-то делают Русский музей и Эрмитаж. И вот оказывается, что у Музея стекла тоже есть прекрасная программа. Проект дал нам огромное количество новой информации.
Очень бы хотелось провести мета-исследование, составить диагностический инструментарий из нескольких блоков — когнитивный, эмоциональный, причинно-следственные связи, объем, концентрация внимания — и посмотреть на нашей огромной выборке, какие эффекты дает методика, которую мы предлагаем в тетради. Я, конечно, рассуждаю, как когнитивный терапевт, но мне кажется, это было интересно, что же он действительно дает, кроме вполне очевидных вещей – эмоции и коммуникацию на фоне эмоций. Таких исследований пока в мире нет, либо на маленькой выборке, либо локальные. Я очень жалею, что такая идея не пришла нам в голову изначально.
— Будет ли следующая рабочая тетрадь?
В качестве продолжения просится тетрадь, посвященная коммуникации, разным сценам общения. Люди, которые уже используют в работе «Эмоции», спрашивают, где же следующая тетрадь. Хотелось бы добавить определенные упражнения на коммуникацию. В «Эмоциях» тоже есть задания, например, посмотреть в зеркало, а здесь какие-то практические задания можно было бы встроить в посещения музея.
Дать возможность продолжить разговор было бы очень полезно, ведь важный принцип такого общения — длительность. Стратегия визуального мышления родилась в музее, но сейчас далеко уже из него ушла. Сейчас есть и методики обучения, основанные на ней. Но, как и у многих арт-терапевтических программ, здесь проблема в том, что взаимодействие очень кратковременное. Люди с ментальными нарушениями обычно долго формируют новые навыки и быстро забывают. Поэтому продолжение было бы очень важно.
— Каким еще может быть продолжение проекта «Музей 15/24»?
Интересным развитием было бы знакомство с творчеством людей с ментальными нарушениями. У тех, кто работает с подопечными различных учреждений, есть свои стереотипы о стереотипах общества — о том, что их не преодолеть. И в результате о каких-то удивительных достижениях и возможностях мы знаем только внутри нашего сообщества. А есть ведь сферы, в которых нейротипичный человек просто не сможет сделать так, как человек с определенными особенностями. Например, в некоторых учреждениях я не стремлюсь играть в бильярд — проиграю. Или знаете, какие потрясающие спортивные успехи существуют в ДДИ-1 (Дом-интернат для детей-инвалидов и инвалидов с детства в Петергофе — прим. ред.)? А какие они праздники делают? Какие пронзительные, до слез, у них есть выступления? Это просто потрясающе. Никто этого не знает, кроме тех, кто в этой сфере работает.
Мы плохо знаем друг друга. Иногда из самых добрых побуждений, мы хватаем человека, который плохо видит и тащим его через улицу. Или наоборот мы стесняемся к нему подойти и предложить помощь.
— Чего сейчас не хватает, чтобы появлялись долгосрочные программы по арт-терапии?
Не могу сказать. Нужно, чтобы мысль об инклюзии была постоянной, чтобы не казалось, что мы уже все сделали и все прекрасно. Да, я отлично помню, как это раньше было ужасно. Никто в музее на людей с ментальными нарушениями уже не смотрит, как на диковинку — это тоже большое достижение. Мы добились, чтобы было проложено начало дороги. Но нам всем жить вместе, и инклюзия нам нужна, потому что она объединяет — и это касается самых разных различий вовсе не только людей с инвалидностями.