13 декабря 2019 года в Военно-медицинском музее состоялась Методическая встреча для музеев-участников параллельной программы XV фестиваля «Детские дни в Петербурге».
Для координаторов фестиваля самым сложным было составить программу выступлений: выбрать из 36 уже прошедших конкурсный отбор проектов несколько, чтобы уложить встречу хотя бы в три часа. Мы постарались пригласить к выступлению тех, кто решился в этом году на новшества и эксперименты не только в темах, но и в форматах работы с аудиторией.
Первые три доклада были о проектах, посвященных литературе.
Мария Михновец, автор литературной мастерской «Ужас, что снимают!» в Музее Достоевского
Тематика и нравственная проблематика произведений Ф.М. Достоевского вызывает живой интерес подростков, и, работая над концепцией выставки «„Вот чрезвычайно странный писатель...“: Достоевский и Эдгар По. К 210-летию американского писателя», я ставила перед собой задачи, исходя из того опыта общения с 14-15-летними посетителями, который у меня уже был.
Мы с художником Анной Евменовой хотели создать не рассказывающее, а действующее пространство. Раз за разом во время обзорных экскурсий по музею я убеждаюсь, что подросткам важно не только слушать, а вступать в дискуссии, высказывать свое мнение. Такому формату общения и способу познания способствует в том числе современная система школьного образования, где акцент делается на проектной деятельности, дискуссионной форме работы, дебатах. В результате подросткам не интересно просто внимать авторитету, им нужно действовать самим.
Фото: Анатолий Сбитнев
На выставке мы создавали пространство, которое бы соответствовало мистическим новеллам Эдгара По. Весь зал был оформлен в черно-белой гамме, специально было настроено освещение (полумрак и точечный свет, иногда с синей колеровкой). В начале занятия мы с ребятами проходили через легкие, колышущиеся тканевые занавеси с распечатанными на них монохромными иллюстрациями к произведениям Эдгара По. Площадь выставочного зала составляет всего 54 кв. метра, и вся программа проходила только в этом помещении, однако нам удалось шторами блэк-аут выгородить отдельную зону для мастер-классов. Там мы разместили графопроектор, кодоскоп, благодаря которому можно было делать очень легко, непосредственно во время занятия, классный арт: только что созданное изображение сразу проецировалось на стене. Ты создавал свой художественный объект и сразу мог в него войти, вписать свой собственный силуэт в арт. Так получалось и воссоздавать атмосферу страшных рассказов Эдгара По, и «входить» в нее, становиться героем созданного произведения. Это становилось и хорошей фотозоной, ведь девиз подростков сегодняшнего времени – «что не выложил в Интернет, того не было».
Еще одной важной задачей при разработке выставки было найти оптимальный способ ввести художественный текст в экспозиционное пространство. Соотнесение предмета и текста в литературном музее – та проблема, с которой я раз за разом сталкиваюсь. Когда в Музее Достоевского ранее мы разрабатывали подобные детские выставки («Заходи к Заходеру» или «Вот такой рассеянный» по одноименному стихотворению С. Я. Маршака), мы обязательно учитывали то, что пришедший в музей человек может и не читать до этого произведения, которым посвящена экспозиция, и размещали стихотворения прямо на стенах зала. И при работе с выставкой, посвященной Эдгару По, мне было нужно, чтобы во время занятия мы обязательно читали его произведения. А как это сделать, если его рассказы довольно объемные? Другая сторона этой же проблемы заключается в принципиальной двунаправленности литературно-мемориального музея: как мемориальное пространство своим предметом он имеет материальный объект, но как литературный музей должен говорить с посетителем о художественных произведениях. И часто пространство мемориальных музеев не предлагает материала для работы, осмысления этого самого произведения. Посетитель видит, например, кабинет Ф.М. Достоевского, но ничего из предметов обстановки не отсылает к смыслам, образам, проблемам, важным для художественного мира произведений писателя. Задача, которую я решала на выставке: снять противоречие между текстами и музейными предметами, перед которым стоит каждый литературный музей. Антикварный стул – это прекрасно, но что с ним делать, что он дает посетителю? В условном музее «Ясная Поляна» он может дать ощущение причастия к подлинному предмету, однако Эдгар По – американский писатель, и никаких подлинников у нас нет. Да, я связалась с музеем По в США, в Ричмонде, они предоставили мне хорошие копии документов писателя, но – копии.
В конце концов у нас получилось пространство, где на стенах было действительно много текстов, цитат и где нужно было читать. Поэтому наша выставка называлась выставка-мистификация, выставка-погружение, выставка-исследование. Мы читали сами фрагменты из произведений Эдгара По и Достоевского, сравнивали их, выясняли, влиял ли один писатель на другого или нет, можно ли говорить о плагиате или же это понятие неприменимо в данном случае. И для многих таким образом текст входил в сферу активного знания.
Фото: Анатолий Сбитнев
Но, напомню, мы не на уроке литературы, мы в музее, нам нужно действие. После чтения мы переходили в зону мастер-классов и, используя специальные карточки с цитатами из произведений Эдгара По, занимались сторителлингом. Мы играли в игру: вытаскивали последовательно карточки с описанием интерьера, с характеристикой героя, с описанием его ощущений и чувств. Таким образом мы «собирали» «кирпичики» для каркаса своего собственного рассказа, сочиняли свою собственную страшную историю и читали ее с фонариками при приглушенном свете и нойзовом саундтреке. Эти простые приемы очень хорошо работают, все сразу начинают читать тише и загадочнее. Это всё сопровождалось звуковыми эффектами, которые создавались благодаря специальным звуковым механизмам, так называемым фолям. Получается, в этом выгороженном пространстве мы сочиняли истории, рассказывали их, озвучивали и могли создавать иллюстрации через теневой проектор.
Как создатель выставки и ведущий программ я поставила перед собой еще одну по-настоящему страшную задачу. Дело в том, что жизнь Эдгара По была полна мистификаций. Одна из них связана с путешествием, которое По якобы совершил в Петербург, об этом он говорит в своих воспоминаниях «Меморандум». На самом деле он в нашем городе не был, этому нет ни одного документального подтверждения. Тем не менее, на основе текста воспоминаний построено много мифов, историй. И мы решили не рассказывать об этой мистификации на выставке, а ввести посетителей в нее. Соавтор выставки, художница Аня Евменова, ходит в лабораторию «Музей + театр», и вместе с другими участниками лаборатории ей пришла в голову идея создать псевдообъект. Мы сделали два таких псевдообъекта – два саквояжа Эдгара По, с которыми он якобы приехал в Санкт-Петербург. В одной витрине мы разместили старый саквояж из наших фондов, к которому была прикреплена этикетка «Саквояж Эдгара По», а рядом лежала энциклопедия Брокгауза и Ефрона, где упоминается, что По был в Петербурге. Во время занятия я утверждала, что, конечно же, По был в Петербурге. А позднее, рассказывая об особенностях жанра фантастики в творчестве По и Достоевского, говорила, что фантастическое в них «должно настолько соприкасаться с реальным, что мы должны почти поверить ему». И задавала посетителям после этого неожиданный для них вопрос: «И вы, конечно же, всё это время верили мне?», после чего предлагала найти в пространстве выставки улики, которые позволили бы опровергнуть одну из историй, рассказанных мною только что об Эдгаре По. Участники совершали детективное расследование, выясняли, что писатель не был в Петербурге, и в конце они подходили ко мне, стоявшей возле витрины со вторым саквояжем. На нем была багажная лента, где было написано «Пулково, Эдгар По», как это сейчас бывает на багажных бирках, номер рейса и дата прилета – день открытия нашей выставки. Это было сделано очень нарочито: современный атрибут путешествия на саквояже XIX века, чтобы подчеркнуть: не всяким будто бы документальным и «подлинным» свидетельствам можно верить, зачастую это может быть мистификацией или же просто обманом.
Фото: Анатолий Сбитнев
Фото: Анатолий Сбитнев
Что здесь важно еще: специфика нашей музейной работы, как правило, ориентирована на девушек (заранее прошу прощения за гендерные стереотипы): на изучение, репродукцию, но не на создание. Юноши же, как правило, хотят искать и делать сами, а не слушать экскурсовода. Извините еще раз, это очень стереотипное представление, но, тем не менее, опыт моей работы с подростками показывает, что оно справедливое. И я хотела в своей программе устранить эту односторонность музейной работы, предложить что-то в том числе для юношей, которым интересно искать. В результате ребята увлеченно искали эти улики, им интересно было создавать свой текст. Это было важно: ориентироваться не только на девушек, которые хорошо слушают, но и на парней, которым неинтересно слушать, но не потому, что они «плохие», а потому, что они хотят что-то делать.
Выставка дала мне и коллегам в том числе и совершенно неожиданные открытия и результаты. Дело в том, что в конце занятия и как бы на периферии того, чем мы занимались, подросткам нужно было сформулировать ответ на вопрос: «А чего боишься ты?» Мы предлагали ребятам нарисовать и вырезать какую-нибудь страшилку – паука, черного кота, полумесяц, условный череп с костями – и повесить ее, чтобы все видели, на специально подготовленные проволоки над пространством мастер-классов. Мы думали, что это будет просто способ привлечения посетителей к декорированию пространства, а в итоге получили целую копилку детских страхов. У музейных коллег были вопросы, как я работаю с психологией в данном случае, с этой темой страхов, не захожу ли я на территорию детского психолога или даже психотерапевта. Но дело в том, что это не было непосредственно частью занятия, никто не принуждал подростков писать, это была свободная форма работы. Более того, после предложения что-то нарисовать и вырезать ведущий, как правило, уходил с занятия, прощался с ребятами, то есть они могли и сами уйти, а не оставаться рисовать и писать. Так вот, оказалось, что подростки больше всего боятся ОГЭ и ЕГЭ, школы, родителей, ипотеки. Есть серьезные страхи: одиночества, смерти, несчастной любви, страх ничего не добиться, быть не понятым близкими. Но в итоге лидируют страхи, связанные со школой, а не экзистенциальные переживания. Мне кажется, что мы неожиданно для самих себя провели важный соцопрос на тему страхов и фобий современных подростков. И это тоже важный пример работы на выставке в литературном музее, пример того, как можно персонализировать проблематику, связанную с произведениями, представленными в литературном музее.
Мария написала для «Музейного опыта» подробную статью о мастерской «Вот чрезвычайно странный писатель!»
Татьяна Степичева, заведующая сектором в Библиотеке истории и культуры Санкт-Петербурга (филиале № 2 ЦГДБ им. А. С. Пушкина)
Я хочу рассказать о двух программах библиотеки в рамках фестиваля «Детские дни в Петербурге»: «Дом на свой аршин» (2015) и «Слушайте песню перьев» (2017). Мы начали участвовать в Детских днях ровно пять лет назад со спецпроекта фестиваля – «Львиной бродилки». Мы входили в фестиваль не самостоятельно, нас туда внесли буквально на руках. Программа «Дом на свой аршин» стала нашей первой самостоятельной и была во многом вдохновлена именно «Львиной бродилкой».
«Львиная бродилка» была построена как знакомство с пространством библиотеки через игру, переживания и впечатления ребенка. Она помогла нам осознать, что можно играть не только в пространстве, но и с самим пространством. Библиотека находится в подлинных интерьерах северного модерна, и у нас такое трепетное к ним отношение, что, когда я только пришла работать, нельзя было, например, поставить книжку на стеновую панель, потому что это музейный объект, «вы всё испортите». Потребовалось время и терпение, чтобы научиться органично совмещать музейное и библиотечное пространство. После «Львиной бродилки» стало возможным, например, поместить огромный глаз (увеличенная фотография размера А2) за исторической решеткой батареи при входе в библиотеку.
«Дом на свой аршин» – первая наша самостоятельная программа в рамках фестиваля. Тема – меры длины, связанные с телом человека, – была подсказана темой основной программы фестиваля (в 2015 году у игры-путешествия «12345 – Я ИДУ ИСКАТЬ!» была тема «Мера всех вещей» – примеч. ред.), а форма игры была близка бродилке. Мы говорили с детьми о том, что большой и маленький – понятия относительные, а для того чтобы почувствовать на себе эту относительность, мы становились великанами, сравнивая себя с куклами, а затем карликами, спускаясь в маленький вестибюль у входа в библиотеку, который, если закрыть все двери, выглядит как большая великанская шкатулка. Чтобы сходство ощущалось сильнее, мы сделали большую распечатку с глазом, словно снаружи шкатулки на нас смотрит великан. На детей это производило сильное впечатление. Мы боялись, что эффект неожиданности будет смазан, поскольку «глаз» могли видеть все входящие в библиотеку, но оказалось, что ни взрослые, ни дети ничего не замечали, пока мы не обращали их внимание. Более того, некоторые наши сотрудники тоже только через месяц заметили.
Чтобы дети могли посмотреть на вещи глазами великана, наши потолки и интерьеры стали великанским угощением. Световой фонарь превратился в большую плитку шоколада в коробке с вензелями, потолки и камины – в торты. Лист с заданием, где дети отмечали результаты поисков, был сделан так, чтобы у каждого участника, выполнившего задание, получилось название своей меры длины. На обороте этого же листа было изображение витрувианского человека на древнерусский лад с обозначением названий и значений основных русских мер длины. Таким образом у детей еще до начала разговора о конкретных мерах длины была на руках основная информация о них. Поэтому мы разговаривали в диалоге, параллельно – мы им, они нам. А чтобы дети всё могли потрогать руками – понятно, что 71 см в точности и я не воспроизведу, – мы каждую меру вырезали из реечек, и каждый мог их на себя примерить.
Когда мы добрались до косой сажени, мы выяснили, какого роста должен быть человек, у которого косая сажень в плечах. Оказалось, что, учитывая соразмерность строения человеческого тела, можно рассчитать буквально до сантиметра – 992 см. Благодаря нашим интерьерам, мы легко смогли представить рост этого великана, потому что это почти точное расстояние от первой ступеньки нашей мраморной лестницы до светового фонаря. Разговор о великанах у Врубелевского камина с изображением богатыря Вольги Всеславовича и Микулы Селяниновича естественно перетек в разговор о том, как ведут себя размеры в былинах. И оказалось, что там они вовсе подчиняются не физическим законам, а внутренней логике повествования.
Еще один камин с изображением ладьи, на которой мог путешествовать былинный богатырь Садко, помог нам перейти в более практическую плоскость. Мы отмерили каждому свой аршин и разобрались, с каким аршином, более длинным или более коротким, есть большая вероятность стать приказчиком у Садко или любого другого купца. Дальше следовало выяснить на практике, так ли удобно мерить всё на свой аршин. Мы измерили окно в Белом зале (примерно 3,5 м), «уронив» его на пол с помощью малярного скотча, и каждый тщательно вымерял его своим аршином. Получались совершенно разные цифры, и мы поняли, что когда каждый меряет своим аршином, работать вместе становится практически невозможно.
На этом можно было и остановиться, но нам показалось, что мы мало говорили про книги. Мы подобрали произведения с литературными героями, рост которых указан в старинных мерах длины (Дюймовочка, Конек-Горбунок, подземные жители из книги Погорельского, Герасим из «Муму»), и открыли для себя много нового и интересного. Конек-горбунок ростом 13,5 см (три вершка), а уши у него 71 см (аршин). А Герасим, который по Тургеневу был рожден богатырем, в описании примерно 50 см (12 вершков). Оказывается, рост лошади указывали за вычетом аршина, а рост человека за вычетом двух аршин. Завершалась игра задачкой на соразмерность от Гулливера: как лилипутские портные сняли мерки для рубашки с Гулливера, сделав только одно измерение.
Это была веселая история, а сейчас будет грустная – о программе «Слушайте песню перьев» (2018). На осенние каникулы 2018 года в Белом зале нашей библиотеки была запланирована выставка Петербургского клуба реконструкторов Pow Wow, посвященная индейцам Северной Америки. На выставке были не только иллюстрации, предметы, коллекция фигурок индейцев, но и настоящий типи. Его привезли, установили, он даже пах костром. В таком антураже невозможно было представить себе другую тему для игры. Поэтому о том, что мы будем делать для фестиваля игру про индейцев, мы знали за год до его начала. Год мы готовились. Но даже за неделю до начала фестиваля мы так до конца и не понимали, что это будет за игра. У нас уже были записаны все группы, и мы были в полной панике. Книги, имеющиеся в нашем распоряжении, так или иначе уводили нас в сторону войн, колонизации и резерваций. Нам же хотелось дать детям почувствовать, как образ жизни индейцев формирует такие черты их характера, как наблюдательность, сдержанность, честность, свободолюбие. В идеале мы хотели бы, наверное, вырастить лес в интерьерах модерна, запустить туда детей и учить их искать следы, наблюдать за животными, искать себе пропитание и так далее. Пока же у нас было множество разнообразных заданий, которые не складывались в одну историю.
Сложность для нас заключается еще и в том, что, не будучи музейными работниками, мы не имеем глубокой базы знаний по этому вопросу. Мы можем детей только увлечь темой и, может быть, рассеять какие-то их неправильные представления. Буквально за неделю до начала игры связующее звено, которое позволило нам всё выстроить, нашлось в книге Николая Внукова «Слушайте песню перьев». Внуков описывает эпизод, когда мальчишки-индейцы отправляются на свою первую охоту. В первый день они вернулись без добычи и легли спать голодными, потому что ничего не принесли племени. Так продолжалось до тех пор, пока они не приносили свою первую добычу. И только тогда они могли поесть, причем делали это очень сдержанно, никак не демонстрируя голод. Я рассказывала эту историю детям, а потом спрашивала, сколько, по их мнению, лет было индейцам, когда им позволили самостоятельно охотиться. Разброс мнений был от четырех (кто-то даже сказал два года) до 18 лет. На самом деле индейским детям было шесть. Цифра производила впечатление.
А дальше дети-экскурсанты получали шанс выйти на свою собственную первую охоту и самостоятельно добыть для племени какое-то животное. Поскольку мы все-таки не в лесу, добывать это животное нужно было, выполняя задания и получая за каждое баллы. Определенное количество баллов означало конкретное добытое животное (четыре балла – кролик, восемь – лосось, 12 – фазан и так далее). У каждого была сумочка, каждый выполнял задание самостоятельно и самостоятельно брал нужное количество баллов за ответ. Этот момент нас смущал: мы не были уверены, что дети будут выполнять задание, когда ответ практически лежит на поверхности, что они смогут правильно посчитать баллы. Но дети справились прекрасно.
Игра заканчивалась, когда один из детей выполнял все задания. Если мы видели, что он закончил значительно раньше остальных, то давали еще одно маленькое задание, чтобы все остальные тоже успели получить удовольствие от разных заданий. Для детей сигналом к окончанию игры был звук барабана, а затем мы подсчитывали очки и выясняли, что за добычу каждый принесет своему племени. По названию животного каждый участник получал индейское имя. Завоевал бизона, значит ты теперь Бизон, завоевал антилопу – Антилопа. А чтобы им самим привнести что-то в эту игру, мы просили их придумать прилагательное к своему имени. Для некоторых групп это оказалось самым сложным заданием. Дети мало про себя знают, не готовы сформулировать в одном слове, какие они. Бизон – какой? Вся группа в ступоре. Если на игре присутствовали родители, мы обязательно обращали внимание на этот момент. Игра заканчивалась мастер-классом, где дети делали индейское украшение с индейскими рисунками.
Самая ценная похвала, которую я получила после программы по индейцам, – слова мальчика 14 лет, которого на игру отправила мама: «Вы понимаете, что вы мне шаблоны ломаете?»
Ксения Зернина, автор
и руководитель проекта «Словоформы»
Я начала участвовать в фестивале «Детские дни» четыре года назад с Музеем Анны Ахматовой в Фонтанном Доме. Это были программы по поэзии и эссе Осипа Мандельштама. С тех пор у нас уже семь программ приняли участие в фестивале на разных площадках, и у нас есть свой литературный проект, который называется «Словоформы». В этом году площадкой-партнером на время фестиваля стала Школа креативных индустрий «Маяк» на острове Новая Голландия. Программа называлась «Бабушкины песни» по авторской сказке Наринэ Абгарян и Армена Ватьяна «Великан, который мечтал играть на скрипке».
Был такой мультфильм Армена Ватьяна (1986 год) про то, как великан, неуклюжий и грубый, услышав скрипача, совершенно преобразился, захотел играть на скрипке, а получилось только на большом барабане. Главный редактор питерского издательства «Фордевинд» Анна Амасова решила сделать книгу на основе мультфильма в 2014 году. Но текста в мультфильме не было, и она обратилась к Наринэ Абгарян с просьбой написать сказку. Сказка получилась с армянским колоритом, и там добавились новые смыслы: великан услышал музыку своего детства, армянские песни, которые ему в детстве пела бабушка.
Фото: Елена Игнатьева
Главная особенность этой книги в том, что в ней объемные пластилиновые иллюстрации. Их сделал армянский художник-кукольник Левон Абрамян. Книга идеально подходит как материал для формата наших занятий. Ключевая методика «Словоформы» – соединение чтения и лепки из глины. И основная площадка, где мы работаем, – «Мастерская Аникушина», филиал Музея городской скульптуры. На занятии в школе «Маяк» мы лепили из пластилина, чтобы быть ближе к тексту, но из скульптурного монохромного пластилина, потому что не было смысла соперничать с Левоном Абрамяном.
Фото: Елена Игнатьева
Какие задачи перед нами стояли? Не комментировать текст, а «развернуть» его к опыту читателя. Мы начали с того, что вылепили своего великана. В этом есть такой психотерапевтический смысл, потому что, если великан рождается в руках, ты перестаешь его бояться. Следующие задания: вылепите, какой вы музыкальный инструмент и какая вы музыка? Последнее задание – лепка на уровне метафор. Например, «я музыка легкая» – лепили птицу, «я музыка быстрая» – лепили велосипед, «я музыка плавная» – лепили лодку. Находили довольно удачные знаки. Мне запомнилась история с армянским мальчиком пяти лет, который быстро на наших глазах вылепил «колбасу», потом скрутил ее вихреобразным движением и сказал: «Знаете, а я ураганная музыка!»
Фото: Елена Игнатьева
Я сделала открытие: по опыту получается, что маленькие дети легче, даже с каким-то артистизмом справляются со «взрослыми» заданиями на образную лепку. Вопросы «как зовут твоего великана?» и «что он может делать?» часто ставят их в тупик, но зато с заданием «какая вы музыка?» были очень разнообразные ответы.
С какими трудностями мы столкнулись? В секторе детских программ есть такая трудность, с которой я борюсь, – ожидание поделок. Существует жанр книжного мастер-класса, активности на основе текста, которая обязательно связана с результатом на выходе. Иногда возникало недопонимание. Наша программа предполагает, что люди должны уходить с новыми смыслами книги, новым представлением о совместном чтении с детьми, о себе как читателе. Но не с поделкой! Скульптор и педагог Елена Макарова справедливо говорит, что обучение мастерству можно отложить: как только ребенок отвлекается на технику и лепит на результат, его фантазия перестает работать.
Фото: Елена Игнатьева
Какой же из этого выход? Нам нужно выйти из области книжных мастер-классов с детьми. Литературная лепка вообще эффектней работает со взрослыми. И мы выделили для себя ключевую тему, которую условно называем «Амаркорд» («Я помню») по фильму Федерико Феллини и Тонино Гуэрры: взрослые вспоминают свое детство. В чем же эффект литературной лепки? Часто людям бывает трудно выразить словами свое мнение о книге или о себе как читателе. Но в этом и есть смысл чтения! А в процессе лепки участники говорят, что хотели вылепить что-то одно, а получилось другое, и наблюдение за тем, что получилось, – это как осознание прочтения текста. Глина, конечно, лучше, чем скульптурный пластилин, потому что она «живая», как будто сама «подсказывает» образы. Главная тонкость такой работы – придумывать вопросы, которые волнуют читателя.
Вопрос из зала: А вы лепили со взрослыми?
КЗ: Фестивальная программа была для семейной аудитории с детьми младшего школьного возраста, а поскольку она называлась «Бабушкины песни», то часто дети приходили с бабушками. Мы сопротивляемся тому, чтобы дети приходили отдельно. Лучше всегда, когда это совместный опыт: родитель-ребенок, ведь мы делимся приемами работы с текстом и поддерживаем традиции семейного чтения. Для взрослых у нас есть такие же – спонтанные, без сохранения результата – лепки по эссе Иосифа Бродского и керамические мастерские по дневникам Тонино Гуэрры, в партнерстве с профессиональными художниками. Со взрослыми задачу исследования текста и задачу обучения мастерству можно совместить.
Мария Михновец: Хочу отреагировать на ваше выступление о сложностях в программах. У меня была сложность в том, что совершенно невозможно предсказать, какую страшную историю сочинят дети. И каждый раз выходишь и не знаешь, получится или нет, потому что дети все разные. Важно было создать не конечную историю, а сам процесс выдумывания, чтения, и было открытием, что достаточно фонарик подставить к лицу и уже достигается страшный эффект. Иногда у группы тоже были вопросы: что будет в конце? А результата могло и не быть.
Вопрос из зала к ММ: Насколько вы, проводя занятие по этому пространству, не совсем даже, я бы сказала, музейному, руководили пришедшими подростками при прочтении, когда им нужно еще подготовиться, пока они идут по цитатам?
ММ: Это сложно, потому что я выделяла один моносмысл так или иначе – вот эту пугающую атмосферу. Я нарочно просила читать страшно, запугивая, пытаясь добиться этого эффекта. И тут было мое вмешательство. А с точки зрения прочтения карточек оказалось, что подростки часто не могут выделить ключевую информацию. То есть, например, в карточках со звуками я их нарочно выделила курсивом.
Вопрос к ММ: Есть ли у вас какие-то технические идеи и заготовки, как подтолкнуть человека к тому, чтобы он хорошо прочитал? Потому что большая часть подростков обладает слабой техникой чтения. Вы их подбадривали? Пытались за них что-то сделать? Или давали какой-то пример?
ММ: Это было довольно тяжело. Ладно, школьный учитель, он уже давно знаком с этими детьми и знает, как с ними общаться. А ты видишь их первый раз. Пока мы шли по выставке, я предлагала прочитать некоторые отрывки, узнавая таким образом технику чтения, потом на мастер-классе было видно, что есть читающие или придумывающие дети, а есть те, которые лучше руками что-то делают. Можно было ту часть детей, которая проседает с текстом, перевести создавать страшную атмосферу на теневом проекторе. И все были довольны. Тут было сложно именно с прозой, потому что в стихотворении в качестве волшебного пенделя выступает ритм, то есть здесь задаются рамки, рифма рождает смысл.
Ксения Зернина: Мы написали в анонсе, в первой строке, что мы угощаем армянской гатой. Так рассчитал наш продюсер: читательская программа может стать каким-то ограничением жанра. Если люди не читали текст, то приходится говорить, что мы будем говорить о вас, отталкиваясь от текста.
ММ: Моей целью тоже было обратиться к человеку, а не к Эдгару По. Но поскольку мы были в страшной истории, вопросы «а чего боитесь вы?» во время обсуждения я старалась отсекать, потому что я не психотерапевт.
Татьяна Степичева: Мы столкнулись с такой сложностью: дети говорят, что ничего не помнят, что с ними было до 14 лет.
Вопрос к ММ: Ваши коллеги работали с подростками? Или это была только ваша авторская программа?
ММ: Спасибо. Я всегда очень боюсь, что мои детские программы держатся на моей харизме, а не на методике, меня это удручает. На этом занятии работала моя коллега, могла работать и вторая коллега, но не было необходимости ее привлекать. Подростков приходит в разы меньше, чем детей. Будьте готовы к этому.
Такие программы требуют действительно развитой фантазии не только у детей, но и у ведущих. Судя по отзывам моих коллег, было хорошо.
Вопрос к КЗ: Расскажите, пожалуйста, немного про программу «Яблоки-сказки». Это тот случай, когда занятие выходит в город, но не становится экскурсией, это прогулка. Какие ваши впечатления, стоит ли это делать, какие могут быть сложности?
КЗ: Это программа по «Петербургским сказкам» Бориса Сергуненкова. Эти сказки очень похожи на городской фольклор, как будто они растут сами собой, как яблоки. Сергуненков зимой полгода живет в Петербурге, а полгода – в Пушкиногорье, и там ухаживает за яблоневым садом. Сейчас он говорит, что пишет невидимые сказки. Эту красивую режиссерскую идею для программы я вытащила из автобиографии Сергуненкова. И мы гуляли по городу в окрестностях Летнего сада, с яблоками в карманах. Цель такой прогулки: сравнить свои непосредственные и читательские впечатления от города. Особый жанр.
Вопрос к ТС: Получилось ли у вас отследить разрыв читательского поколенческого опыта? Потому что для нас слово «индейцы» это одно, а для современных детей этот контекст не совсем знаком, не совсем интересен, читать долго, потому что там большие описания природы. Помогла ли ваша программа приблизить к современному поколению эту тематику, ощутили ли вы на практике востребованность такой литературы?
ТС: Мы изначально настраивались на то, что никто ничего не читал, поэтому для нас было сюрпризом, когда к нам приходили дети и, глядя на стеллаж с книжками, говорили: «Вот это я читал». Были дети, которые читали все наши книжки про индейцев. Меня очень радовало, что многие мамы потом в комментариях задавали вопросы, а что за книжка, о которой вы рассказывали в начале, и где про это всё прочитать. И мальчишки, которые спрашивали совершенно конкретные вещи, например, где прочитать про то, как именно воспитывали индейцев. У нас была задача уйти от войны, показать индейцев в их естественной среде. Сат-Ока читают, потому что он был переиздан очень хорошо. Мы открыли для себя «Образование маленького дерева», у нас его нет, к сожалению, в фонде. И я открыла для себя Шульца, потому что я его не читала в детстве. У нас после каждой программы мамы пишут, что читают дети. В этом году на программу приходили дети даже с уже прочитанными «Тремя мушкетерами», хотя она была рассчитана на 9-12 лет.
Comments